Герой-рецидивист

После недели бездействия и отсутствия подвигов мне пришла в голову отличная идея. Помощь всегда нужна там, где идёт война. Войны, правда, тогда нигде не было, но был Хайлэнд. Жители холмов в то время сопротивлялись введению новых законов. Я, может, и сам не в восторге от запрета кровной мести, но убивать сборщиков налогов и юристов — это был всё-таки перебор. Достаточно просто выкинуть их из города с одним-двумя вывихами. Для горцев же тот, кто вместе с ними не колотил до смерти налоговиков, становился заклятым врагом. Если ты был хоть как-то связан с англичанами или шотландцами-предателями, твоя жизнь на границе с Хайлэндом превращалась в нескончаемую войну. Наши люди всегда могли за себя постоять, но им нужен был тот, кто мог их хоть как-то организовать. А именно для командования меня и растили, как-никак.

Элайдж предложил магически меня туда перенести, но я отказался. Если я хотел создать себе репутацию, нельзя было останавливаться на одном месте — нужно помогать людям повсюду, оставлять за собой добрую память. Элайджа, похоже, мой план не слишком обрадовал. Вообще, он начинал терять задор. До этого, как я уже говорил, Элайдж вёл себя, почти как ребенок — ему было всё интересно, и он был готов с головой кинуться в любое приключение. Но сначала я запретил ему призывать монстров, потом мы стали действительно помогать людям, и в конце концов до него дошло, что придётся долго идти пешком, и он сразу как-то пал духом. В дороге Элайдж просто молча шёл, даже не смотря по сторонам. Он многое упускал — помню, что тогда мы проходили особенно красивые места. Если бы я тогда знал, что уже очень скоро покину Шотландию навсегда — свою Шотландию, по крайней мере — то задержался бы, чтобы получше запомнить её.

Дорога до Хайлэнда была длинной, и я решил остановиться у Рональда МакБарли. Это был барон, живший к северу от Эдинбурга. Отец и несколько других баронов вступили с ним в союз, чтобы вместе налаживать связи с Англией. Как я узнал уже сейчас из исторических книг, через каких-то лет тридцать должен был быть заключен договор, который объявлял Шотландию и Англию единым государством. Оказывается, отец стремился именно к этому. МакБарли, кроме того, приходился мне двоюродным дедушкой, поэтому решение передохнуть у него пришло само собой. Земли Рональда были немного больше, чем у моей семьи, да и сам он был богаче, так что проблем с нашим размещением не было. Элайдж сразу же пропал по каким-то своим делам, а я решил отдохнуть.

Помню, что мне не спалось. Бродя по дому, я случайно оказался около кабинета МакБарли. В кабинете раздавались два голоса, один из них — его. Разумеется, мне стало интересно, о чем может идти разговор в такой поздний час. То, что я услышал, ужаснуло меня — Рональд планировал выйти из нашего союза! И всё, чтобы выгоднее перепродавать ячмень! Да, МакБарли оказался одним из тех, кто во все времена стоит на пути единства, мира и благополучия — потому что они меняют их на ячмень! Я вернулся в свою комнату — Элайдж сидел там, уставившись в книгу какого-то Патрика Рассела. Я рассказал ему всё. Элайдж заявил, что не видит никакой проблемы — мол, человек просто делает то, что считает верным, и даже никого не убивает в процессе. Но я не собирался это так оставлять.

На следующее утро я достал меч и отправился к Рональду. Он снова сидел в своем кабинете и якобы был рад меня видеть, пока я не предъявил свои обвинения. Он оказался «благородным» предателем — МакБарли спокойно все выслушал, и даже не поморщился. Когда я потребовал от него объяснений, он отказался говорить, утверждая, что я слишком многого не понимаю. Но одно я точно понимал — предательство должно караться. Смертью. До того, как Рональд опомнился, я отрубил ему голову. Меч у Элайджа получился отличным — клинок прошел сквозь шею, как сквозь воду. Я позвал слуг, чтобы те убрали труп. Они хотели было задать вопросы, но я был вооружен, так что они передумали.

Внезапно я услышал шум снаружи. Элайдж улыбнулся во весь рот и вывел меня из дома. Перед ним собралась толпа жителей местных деревень. Из неё повсюду торчали факелы и вилы, где-то даже виднелись мечи. Элайдж взмахнул руками, и толпа затихла. После этого он произнес речь. Вот её текст:

Крестьяне решили не тратить на это время и, разразившись бранью, сразу вломились в дом Рональда. Я хотел было их задержать, но толпа меня задавила. Элайдж же всё это время улыбался, как идиот, и стоял в стороне. Он продолжал улыбаться и когда я потребовал объяснений. Оказалось, что когда я рассказал ему про предательство МакБарли, Элайдж решил кое-что провернуть сам. Он побывал в деревнях, принадлежащих Рональду, и каким-то образом объяснил крестьянам, что их притесняют, и что я — герой, который их освободит. До сих пор не представляю, как ему это удалось. Хотя Гейтсман может быть по-своему убедительным, это убеждение обычно долго не держится. Люди довольно быстро понимают, что им наговорили глупостей. Но в этот раз, видимо, слова упали на благодатную почву. Элайдж объяснил свой поступок желанием превратить меня в легенду, как я его якобы и просил.

В тот момент это стало последней каплей. Я понял — всё, чем занимался Элайдж: мое спасение, мой меч, наш первый подвиг — всё вокруг было для него какой-то игрой, сказкой, которую он рассказывает. Когда я его встретил, мне казалось, что он не любит людей, но все оказалось куда хуже — ему просто было на них плевать. Последствия своих поступков его совершенно не волновали, будто происходили в другом мире. Может он и не был жестоким, не убивал и не мучал, но даже это было бы лучше, чем его полное безразличие. С меня было достаточно. Я заявил Элайджу, что отказываюсь от его услуг, и что он может катиться на всех четырёх чертях.

Я думал, что Элайдж даст мне какое-нибудь дурацкое наставление, развернется и скроется из виду. Но он меня удивил. Некоторое время он изумлённо на меня смотрел, после чего вежливо спросил меня, что конкретно пошло не так. Я всё ему объяснил. Гейтсман призадумался, но потом снова улыбнулся, ударил своим посохом по земле и исчез в облаке дыма. Сейчас я понимаю, что мне стоило бы заподозрить неладное, но тогда я был слишком зол. К тому же, надо было разобраться с восставшими крестьянами.